Говоря о различных военных конфликтах, мы до настоящего времени почти не касались одного вопроса, который волнует всех участников: оказание медицинской помощи раненому непосредственно на поле боя. Сегодня основным принципом оказания помощи раненому в войсках стал: «Тащи его отсюда в госпиталь, там разберутся». В Чечне в 1995 году я убедился, что большинство умерших до поступления в госпиталь или в первые часы после ранения могли бы выжить, если бы им была немедленно оказана полноценная медицинская помощь в течение 30-40 минут после ранений.

В нашей армии считается (по крайней мере такое впечатление складывается), что нормально лечить раненого можно только подальше от места боевого соприкосновения и только в медицинском подразделении не ниже отдельного медицинского батальона или отряда, Для медицинского персонала там действительно работать безопаснее и спокойнее, но, как показывает опыт локальных войн и миротворческих операций, быстро эвакуировать туда раненых удается не всегда.

Например, во время декабрьских боев в Гудермесе из здания железнодорожного вокзала раненых не могли вывезти в течение недели. Эвакуация даже одного человека с блок-поста в госпиталь может длиться 3-4 часа.

Раненые умирают или попадают в госпиталь в состоянии, когда медицина уже бессильна, Это происходит потому, что при большинстве боевых ранений очень быстро — всего за 5-10 минут развивается серьезное и смертельное осложнение — шок. Он приводит к расстройству дыхания и сердечной деятельности.

В медицине есть понятие «золотого часа»: если в течение первого часа раненому оказать полноценную медицинскую помощь, то выживает 90%. Если помощь оказывается через два часа, выживет 10%.

Для того чтобы помочь пострадавшему, надо иметь в своем распоряжении обезболивавшие и гормональные препараты, которые помогают бороться с шоком, кровезамещающие жидкости для восполнения объема потерянной крови, антибиотики для пре-дотвращения инфекции и средства остановки кровотечения (перевязочные пакеты, жгуты, кровооставливающие зажимы). А также ряд медицинских приспособлений, без которых наладить эффективное лечение невозможно.

Надо отметить: действие лекарства наиболее эффективно при введении в вену, а введение в мышцу, особенно на холоде при развитии шока нужного результата не дает. Каждому военнослужащему необходимо иметь перевязочный пакет, жгут и индивидуальную аптечку. Табельная аптечка индивидуальная рассчитана на оказание помощи в первую очередь при применении противником оружия массового поражения. Входящее в нее так называемое «противоболевое средство» промедол относится к наркотическим веществам и часто в аптечку не вкладывается, так как командование опасается, и вполне справедливо, что личный состав использует его еще до ранения. Но этот набор рассчитан только на самую первую помощь.

Основную помощь раненым до их попадания в госпиталь должны оказывать санитарные инструкторы и фельдшеры. На эти должности назначаются военнослужащие, получившие медицинское образование, но ими могут быть и те, кто имеет незаконченное медицинское образование.

Санинструктору по штату положена «сумка медицинская войсковая», в которой находится содержимое все тех же индивидуальных аптечек, перевязочные средства и небольшой набор медицинского снаряжения (термометр, садовый нож, ножницы, пинцет). В вой-сках ребята эти сумки доукомплектовывают в соответствии со своим опытом, но это уже индивидуальное творчество, да и выбор у них ограничен — в основном, что выпросят по знакомству.

Медицинских средств в войсках явно не хватает (в войсковой группировке в Чечне были батальоны, где к маю оставалось 6-8 бинтов на всех). Так что помощь оказывать нечем. Вот и лежат наши раненые, иногда по несколько суток ожидая помощи.

Но ведь медицина не стоит на месте. Давно разработаны медицинские укладки для врачей и фельдшеров десанта и спецназа, для спасателей. Их показывают на выставках, ими хвастается военно-медицинское начальство. Врачи и фельдшеры из низовых струк-тур просят «дайте», ищут, где достать. Но в войска эти разработки не попадают, а если попадут, то лежат на складах. Их боятся выдавать.

В медицине есть хороший принципт: «не навреди». Он требует oт медика обязательного выполнения одного правила: лечение должно быть максимально безопасным, и уж, во всяком случае, риск от лечения не должен быть выше риска самого заболевания. Однако у нас этот принцип быстро обернулся правилом «как бы чего не вышло». Когда-то внутривенные инъекции были уделом вра-чей, сейчас их везде делают и медсестры, и фельдшеры. А вот санитарным инструкторам и фельдшерам в войсках запрещено их делать. А раз запрещено, то и при оснащении не учитывают ни инструментов, ни лекарств.

Кому-то упорно не хватает смелости отменить инструкцию, которая сегодня мешает выжить. Это понимают в ГВМУ, понимают в войсках. Но ничего не хочет слышать об этом среднее руководящее звено: «У нас инструкция, у нас запланированный процент потерь, все по плану».

С каждым годом совершенствуется современное оружие. С каждым годом новые юноши попадают а различные локальные конфлик-ты и растет количество раненых. Мы теряем молодых ребят, теряем профессионалов, которые могли бы выжить и служить.

И еще. Солдат спокойнее в бою, если понимает, что ему окажут нормальную помощь при ранении. Те, кто служит знают: ее окажут в госпитале, если доедешь. А если не доедешь?.. Эта проблема требует переработки всей системы помощи раненым на догоспитальном этапе. Именно переработки, а не перестройки, от которой всегда остаются только руины.

Война – это не только победы и поражения. Война – это в первую очередь боль. Это смертная пропасть, в которую можно сорваться ежесекундно. И нередко единственный, кто способен удержать тебя на краю этой пропасти, медик, врач.

Военный фельдшер Олег Голыжбин не раз бывал в подобной роли. Вернувшись из Чечни, он представил редакции свои дневники. Вряд ли кто другой, наблюдая со стороны, смог бы так пронзительно написать о войне. В эти трудные дни рядом с фронтовыми медиками работал и фотокорреспондент Сергей Сидоров. Публикуем их совместный репортаж.

По приезде нас, врачей, чуть не разогнали в горы со снайперскими группами. Хорошо, нам была придана мини-операционная с автономным питанием. Убедили кое-как, что мы должны находиться при ней. Жизнь уже назавтра доказала нашу правоту.

Вечером поступила информация: в поселок Комсомольское вошла группа боевиков из 70 человек. Предстояла зачистка.

Ускользнув из Грозного и насидевшись в горах, Гелаев (а поселок Комсомольское его вотчина) решил дать бой.

Утром в 7.30 наш спецназ прибыл на окраину села. В селе были слышны автоматные очереди и разрывы гранат. Там уже работала разведрота 503-го танкового полка.

Нас сразу же вызвали к раненым. Это были мирные жители.

Начало зачистки в 8.30. Через полчаса ввод основных сил. Первыми пошли спецназ внутренних войск, за ними спецназ Минюста, ОМОН с СОБРом, рота 33-й бригады ВВ МВД.

Российские войска обошли село с трех сторон.

И сразу же появились первые раненые: два разведчика. Один ранен легко, в руку, другой – тяжело, в бедро.

Поступил раненный в кисть солдат. Его спасла отменная реакция. Он первым успел выстрелить в упор и убил боевика. Другой ранил его.

Из Аргунского ущелья Гелаев ввел в поселок основные силы банды. Банда уничтожила заставу 503-го полка.

Вновь зачистка. Когда спецподразделения подошли к середине села, бандиты по ним открыли ураганный огонь.

Фельдшер Щукин рухнул под ближайший бугорок и полтора часа лежал в луже.

Наши стали отходить. Один солдат, который был ранен снайпером в спину, прибежал к командиру, кричит «Дай «Муху»! Я видел снайпера!» Схватив гранатомет, в состоянии полушока выстрелил в дом. Больше оттуда никто не стрелял.

Потом этот солдат одной здоровой рукой вел БТР, прикрывая отход спецназа.

В бою было ранено 28 человек и один убит. Словом, работы нам хватало.

Комсомольское обложено плотным кольцом войск. Штурмовики утюжили поселок на малых высотах.

Вечером сдались 8 боевиков. Один оказался украинцем. Он сказал, что в его отряде находятся два снайпера – женщины. Командует ими его земляк – украинец.

Наша медицинская бригада заработала в полную силу. Мы развернули палатки, провели свет. Таким образом принимали раненых и ночью. Раненые редко поступали по одному человеку, как правило, от 2 до 6–8 человек.

Хирург А. Репин и фельдшер А. Щукин работали с поступающими ранеными.

Врач-анестезиолог А.Липский и я, фельдшер, проводили противошоковую терапию.

Раньше эвакуация раненых шла днем, теперь перевозили на вертолетах и ночью. Летал и я вместе с Липским, и, слава Богу, ни один из тяжелораненых не был потерян.

По радио из Москвы мы узнали, что поселок Комсомольское контролируется нашими войсками, а на деле у нас было 20 раненых и 10 убитых. Только в этот день отправили 6 бортов в госпиталь Моздока.

В 19.30 доставили ефрейтора Чучалова. Ему в голень отрекошетил снаряд гранатомета. Тяжелая была операция. Снаряд удаляли, спрятав за машины и танки раненых и медперсонал. Кто знал, как поведет себя гранатометный боеприпас.

Вырезали гранату, и хирург Репин ампутировал эту часть ноги.

При прочесывании освобожденной территории была поймана чеченка, некая Хасиева. Выглядела подозрительно – чистая одежда, незаношенная сумка. У нее были осколочные ранения. Перевязали ее и всю ночь караулили. Потом отправили в Ханкалу.

Боевики предприняли попытку уйти из села.

Наши овладели наконец центром села. В этот день было ранено 47 человек.

Продвижение вглубь было очень медленным. Боевики имели много дотов и щелей в домах. Они пытались зайти в тыл.

К нам в медпункт стали поступать раненые саперы. Боевики поставили много мин с сюрпризами.

Это страшные минуты, когда привозят молодого, сильного парня, у которого ноги оторваны по ягодицы. Знаешь, что через 3–4 дня он умрет, но борешься и борешься за его жизнь.

А когда летишь на вертолете и у раненого пропадает пульс, ты всеми силами держишь его на допинге, повышая давление. У меня было такое. Уже нет дыхания. Бросаюсь за кислородным аппаратом. Не помогает. Делаю искусственное дыхание рот в рот, и – о… чудо! – идет рвотная масса, раненый делает вдох, приходит в себя, чувствует боль раны и орет благим матом. А для меня это лучшая музыка. Уже знаю, он будет жить.

Утром к нам был доставлен подполковник Александр Жуков, начальник поисково-спасательной службы Северо-Кавказского военного округа, который был в плену у бандитов.

Сдались 80 боевиков.

Боевики думали, что кольцо фронта снято. Шли не прячась. Тут их накрыли огнем, сделали капкан. Наутро было обнаружено 50 убитых бандитов.

Сопротивление оказывали только смертники, засевшие в бункерах. К нам поступил со сквозным ранением легкого Сергей Тихонов. Такое же ранение было у подполковника Жукова. Боевики специально простреливали легкое у пленных, чтобы те не могли бежать.

Нас сняли с позиции. Когда мы проезжали мимо кладбища в Урус-Мартане, около 60 могил возвышались на нем. Похороны еще продолжались.

Нелегко досталась победа и нам – за время боев в селе Комсомольское было ранено 252 человека и убито 69 человек.

Сегодня он начальник хирургического отделения в госпитале им. А. А. Вишневского — главном госпитале Вооружённых Сил.

Накануне встречи с корреспондентом «АиФ» Александр Викторович провёл операцию, которая длилась более четырёх часов. Сложные случаи в практике его отделения — в порядке вещей. Об одном из них он рассказывает: «У сорокалетнего мужчины со злокачественной опухолью удалили почти половину организма — толстую кишку, желчный пузырь, двенадцатиперстную кишку, часть желудка, часть поджелудочной железы. Пациент адаптировался. Работает, растит сына. К нам на осмотр приезжает».

Новый год на передовой

Мы сидим с доктором в ординаторской и вспоминаем события 20-летней давности, когда он, молодой военврач, получал боевое крещение. «С нашего курса в Военно-медицинской академии больше половины побывали в командировках в Чечне в первую и вторую кампании». Ему выпала вторая. Осень — зима 1999-2000 гг. Миллениум Александр встречал в степи, недалеко от села Старые Атаги, на входе в Аргунское ущелье. «В последние дни года, 30-31 декабря, было большое количество раненых. Одних эвакуировали, другим оказали помощь, оставив в нашем расположении. И даже успели подготовиться к Новому году. Накрыли общий стол. Алкоголя не было. Зато были танцы. И салют. Из всех видов оружия. И чувство, что всё плохое останется позади. Может, странно прозвучит, но это был мой самый счастливый Новый год».

Александр Филиппов. Фото: Алексей Ловен

Праздновали в палатке, которая стала для Александра родным домом. «С этой палаткой размером 30 на 10 м мы переезжали на новое место раз в неделю, а то и дважды. Началась командировка в районе границы Чечни с Дагестаном, а закончилась на границе с Грузией. Каждый раз развёртывали военно-полевой госпиталь в степи с нуля — не было электричества, связи, воды, других привычных вещей. В 200 м от нас мог стоять пустой шикарный особняк с бассейном, но армия в населённые пункты принципиально не заходила. Был такой приказ. Это было связано с безопасностью. К тому же могли быть провокации. Как-то мы оказались в законсервированной местной больнице, где в глаза бросилось объявление: „Ветераны русско-чеченской войны обслуживаются вне очереди“. Сами понимаете, что за обстановка была. При этом пехоте приходилось гораздо тяжелее, чем нам, медикам. Солдаты спали под открытым небом. И печку им затопить нельзя было — снайперы работали не покладая рук. А в каких-то 40 км от нас шла мирная жизнь. Горел свет. По улице спокойно ходили люди».

Автомат не пригодился

Когда-то отец Александра, тоже военный врач, пытался отговорить сына быть хирургом: «Пациенты будут умирать. Ты спать по ночам не сможешь». Медики знают: у каждого хирурга есть своё кладбище. У Филиппова оно особое, связанное с войной. Александр вспоминает, как двое суток дежурил рядом с тяжело раненным, перелил ему свою кровь. Эвакуация откладывалась из-за нелётной погоды. Наконец бойца смогли отправить в тыл. Но спустя месяц пришло известие: не выжил. Таких трагических сообщений было, увы, немало. Он, 29-летний выпускник ординатуры, сильно переживал из-за каждого невыжившего. Эвакуация была одной из основных задач их врачебной бригады. «У нас был свой БТР. Привыкли ездить на нём в молоке (сильный туман. — Ред. ). Ждать вертолёт, который забирал раненых. Некоторые пилоты прилетали даже ночью. Правда, таких были единицы — для вертолёта очень опасно летать ночью. У каждого из военврачей был автомат. К счастью, я ни разу не попал в ситуацию, когда им нужно было воспользоваться».

Каждый день он исполнял свой врачебный долг — делал операции, позволительные в полевых условиях: извлекал из мягких тканей осколки и пули, вырезал аппендикс и лечил расстройство желудка — воду все пили из арыков. Были случаи ранений, которые иначе как чудом не назовёшь: «Пришёл солдат. Сам. Стоит. А у него на лбу входное отверстие от пули. И за ухом ещё одно — там, где пуля вышла. То есть визуально у него голова прострелена. А он не просто стоит — ещё улыбается. Оказалось, пуля прошла под кожей по касательной к черепу и вышла. Удивительно!» Редко, но приходили местные жители. «У одного была бытовая травма — оторвало палец. И ему палец пришили обратно. Начался некроз тканей, ведь для такой операции нужно специальное оборудование, чтобы ювелирно „сшить“ сосуды и нервы. Вовремя мы ему этот палец ампутировали».

Тишина мешала спать

С особой теплотой Александр вспоминает срочников, молодых ребят, которые в тяжелейших условиях оставались людьми, способными на взаимовыручку. «На войне ты очень сильно зависишь от окружающих. Вот сломалась посередине пути машина. Кругом стреляют. Счастье, что есть человек, который в силах не струсить, сохранить хладнокровие, устранить поломку, и все едут дальше. А ведь это были совсем юные ребята. Разных национальностей. У каждого свой менталитет, к которому надо было подходить с пониманием. У нас среди военврачей в той командировке были женщины, и наша коллега дала приказ солдатику помыть пол в перевязочной. А он оказался из Дагестана и ответил: мол, у нас женщина не может такие приказы мужчине давать. Ему по-доброму объяснили. Он пошёл и помыл пол. И дальше таких вопросов уже не возникало».

Александр пробыл на передовой полгода. Мобильной связи тогда не было. Письма домой и из дома шли по несколько месяцев. Однажды ему пришла посылка от родителей. А в ней — валенки. Зима же! «Родители не представляли, что мы всё время, даже зимой, утопали по колено в грязи. И самая подходящая обувь была — резиновые сапоги. А самое большое желание — помыться горячей водой».

Подполковник признаётся, что в разговоре о том непростом периоде хочется акцентировать внимание на чём-то весёлом, позитивном. «Над нашим коллегой, зубным врачом, шутили. Вернее, он сам шутил. Приходит человек: зуб болит. А доктор сразу: „Рвать будем!“ — „Нет, доктор, зачем?“ — „Хорошо. Тогда вот тебе педаль, будешь на неё нажимать. Начнёт работать бормашина, и я тебе зуб буду сверлить“. Он это говорил, потому что электричества не было. Да и машинка у него была старая, 1956 года. В общем, пациент быстро соглашался на удаление».

Вспоминает, как, несмотря на войну, люди находили своё счастье. Коллега Филиппова связала свою судьбу с офицером, которого оперировала. «Сейчас у них трое деток», — говорит врач. У самого подполковника Филиппова тоже трое детей. К мирной жизни вернулся не сразу. Плохо спал. Тишина мешала. На передовой привык к свисту снарядов. О войне он с тех пор говорит крайне скупо. И главный рефрен: я не герой. Хотя как это не герой? На работе с 6.30 утра и до упора. И почти без выходных. Когда приходит в палату к больным в праздники, те спрашивают: «Ой, доктор, что же вы не отдыхаете?» А по интонации слышно, что ждали, очень ждали. Этот ежедневный героизм, когда идёшь на помощь тем, кто остро в тебе нуждается, отличает профессию врача, и в особенности военного врача. Александр — третий военный в роду. Дед воевал в Великую Отечественную, умер вскоре после Победы от полученных ранений, отец служил. Александр из своих 49 лет служит больше четверти века. Отговаривать сына, если решит пойти по его стопам, он не собирается. Лишь честно, как когда-то и ему сказал отец, предупредит: «Учти — спать плохо будешь, потому что от твоих действий будут зависеть жизни других людей».

Наш спецкорреспондент Ярослава Танькова три недели проработала в Ханкале, в военном госпитале №22

Изменить размер текста: A A

Чеченских бойцов не любят. Даже своих

Обед. Большая часть наших подопечных ходячая, хоть и с загипсованными конечностями. В опустевших палатах остаются лежачие. Многие ждут нашей помощи. Быстренько вливаю молочный суп и запихиваю кашу с салом в одного бойца. На очереди чеченский боец-ампутант - без обеих ног. Совсем молодой парнишка из чеченского спецназа. В бою взрывом ноги по колено оторвало. Если бы сразу оперировали, - можно было бы выше колена спасти. Но пока из леса выбирались - кость гнить пошла. Пришлось отхватить «под корень». Даже сидеть не может.

Начинаю кормить. Молочный суп съедает. От второго отказывается наотрез - мусульманину сало нельзя.

Ну хоть кашу съешь!

Отворачивается. Начинаю уговаривать: «Ты - воин. Тебе можно. Ты же много крови потерял». Ни в какую. Вот блин!

Через час я за пределами госпиталя - в продуктовом магазине военного городка. Здесь всегда громадные очереди - магазинов-то всего три. Вытаскиваю из кармана ворох записочек с завернутыми деньгами - заказы от бойцов, чего надо купить. Под конец интересуюсь, есть ли говяжья колбаса. Увы, нет. Бегу искать. А то мои мусульмане с голоду окочурятся. Пока все нахожу, проходит час.

Ты где столько пропадала? - интересуется моя напарница Лена.

Да вот, пока «чехам» нашим колбасу говяжью нашла...

А по мне, так чтоб они сдохли все!

Ну, Леночка, они же не боевики, на нашей стороне воюют. Фээсбэшники же их трясли, когда они поступили, все выяснили. Им и так досталось.

Не могу. Все равно всех их ненавижу.

Я не спорю. У Ленки муж - офицер в подбитом над Ханкалой вертолете погиб и сестра. Она работала, как и Лена, санитаркой. Теперь на ее шее трое детей (один - свой, двое - сестры, которая была не замужем) и престарелая мать. Лена здесь на жизнь всей ораве зарабатывает, а ее мать из последних сил малышей тянет. Не могу я, не имею права обвинять эту действительно очень добрую и душевную санитарочку, что она простить чеченцам свою поломанную жизнь не может.

Но и пацана этого искромсанного мне жалко. Не виноват он, что его сородичи тупым ножом горло русскому солдату пилили. Этот-то парнишка пошел драться с ними на стороне всей России . Своей кровью заплатил. Не могу я сочувствовать его ранам меньше, чем ранам лежащего рядом русского бойца.

Боевики в госпитале

Ушиб яичек. Надо наложить повязку, - командует доктор, указывая на чеченского парня с ампутированной ногой. Сказал и ушел. А чеченец ни слова по-русски не понимает. И когда мы с перевязочной медсестрой потянулись руками к сокровенному, начал жаться и в ужасе таращить глаза.

Мы наперебой пытались объяснить, что так надо. Парень в ответ только еще больше зажимался и чуть ли не лягался.

Рина! - кинулась я в коридор за медсестричкой чеченкой. - Объясни ты этому болвану, что такое ушиб яичек и зачем нужна перевязка!

Скромная девственница (как все незамужние чеченки) Рина покраснела, но мужественно вошла в палату. Вместе с ней вошла неразлучная парочка раненых, но ходячих чеченских спецназовцев. Дальше начался цирк. Видимо, на чеченском «ушиб яичек» - очень длинное и витиеватое словосочетание. Меняясь в лице, Рина произносила его минут пять. А может, она просто начала издалека, но спецназовцы просто ползали на четвереньках от хохота.

Только после этого парень сдался и позволил забинтовать его драгоценность.

И минуты не прошло, как у сестринского поста началась перепалка. Наши раненые чеченцы опять после отбоя курить намылились. Ирка их чихвостит, а они огрызаются.

Ты мне не «тыкай»!

Ты - моя ровесница! И здесь, в госпитале, у меня впервые в жизни требуют, чтобы я женщину на «вы» называл.

Боевик несчастный, - шипит доведенная Иринка.

С чеченцами у сестричек, как правило, проблемы. И виноватых тут искать не стоит. Разный менталитет, у многих - подсознательная неприязнь.

К тому же чеченцы чувствуют, что их выделяют не в лучшую сторону и заранее настраиваются на агрессию. Например, их всех обязательно допрашивают фээсбэшники. Раненых, ампутантов - всех подряд. И пока досконально не проверят - не эвакуируют даже самых тяжелых. В условиях войны это логично, но им обидно.

А настоящие боевики - было дело - тоже попадали в госпиталь. Все девчонки помнят, как в отделение принесли раненого со скотчем на глазах и в отдельной палате пристегнули его наручниками к кровати. Видимо, серьезный бандит был. Сестрам запретили с ним разговаривать вообще. Даже на самые невинные вопросы отвечать. Девчонки говорят, мол, голос запомнить может, а потом отомстит за то, что русским бойцам раны залечивала. В Чечне действительно были случаи, когда боевики убивали девчонок только за то, что те общались с русскими бойцами.

Но с большей неприязнью санитарки вспоминают, как в «травму» попала женщина-чеченка. То ли Рая, то ли Луиза - каждый день новые имена называла. Она сама рассказывала, что среди боевиков была. И что среди «шахидок» в «Норд-Осте» были ее сестры.

Сестрички, конечно, гоняли ее. Но заведующий отделением просил, чтобы они с ней понежнее были. Мол, что с убогой возьмешь? Темнота - в ауле росла.

Осколок на память

Самое страшное место на этаже - перевязочная. Проходя мимо двери, невольно прислушиваешься. Стоны бывают и крики... И даже если тишина, представляешь себе, как парнишка, которому сейчас в живое мясо пихают салфетки с перекисью, зажмурился и считает розовых слонов, чтобы не закричать. Пять минут назад ты ему на каждую царапинку дула, чтобы не больно было, в пижаму укутывала. А сейчас ему прикипевшие к ране бинты с кожей рвут, потому что некогда нянчиться. Хирург - не санитарка, ему положено быть жестким и твердым, как его инструменты.

Первый раз мне довелось присутствовать на перевязке огнестрельных ранений. Привезли двоих контрактников, пострадавших при столкновении. Эти - не мальчишки. Уже взрослые мужики, сильные, взгляд уверенный в себе, пожалуй, даже жестокий. Они приехали на войну из Ростова по собственному желанию - зарабатывать деньги.

Первый парень ложится на кушетку, и сестра снимает ему временную, пропитавшуюся кровью повязку. Доктор в это время задает вопросы: когда, при каких обстоятельствах, чем именно ранен?

Повязка снята. Кисть распухшая. В основании большого пальца - черная дырка. Такая же, но поменьше, на запястье. Сестра подает мокрую салфетку, и доктор обмывает ею раны. Бурая от крови марля летит в таз на полу, за ней другая, и так, пока раны не становятся чисто-красными. Потом - осмотр спицей. Это когда тонким, длинным инструментом с крючком на конце шуруют в самой сердцевине раны. Кошмарное зрелище. Еще один осколок - в щеке, но его уже вытащили. А еще один за ухом... Стоп.

Тебе этот осколок точно достали?

Вроде да.

Доктор внимательно осматривает вздувшуюся рану за ухом бойца. Снова салфетка с перекисью, снова спица. И на свет извлекается рваный кусочек металла величиной с горошину. Осколок для головы достаточно крупный.

На тебе на память! - доктор отдает осколок бойцу.

Медсестра обрабатывает рану на голове.

Следующий!

«Придется продлить контракт, а то решат - испугался»

У второго контрактника осколком перебит нос и разорвана рука.

Грузином будешь? - шутит доктор, осматривая и обрабатывая раненую переносицу, и командует медсестре: «Пращевидную повязку».

Это когда нос забинтовывается, края бинта завязываются за ушами, а боец промеж сестер получает шуточное прозвище «пятачок».

Рана на руке гораздо страшнее. Она длиной сантиметров 10 и развалилась «тюльпаном». Самое кошмарное, что новокаин бойцу колоть нежелательно. После боя они долго выбирались из леса и, видимо, доза обезболивающего, которую он получил, была слишком велика . Поэтому доктор командует мне держать новокаин наготове, но пока не вкалывает его.

Начинается экзекуция с засовыванием внутрь раны марли. Раздается тихий хруст. Чтобы не орать, боец грызет кушетку.

Тише, а то зубы сломаешь. Терпи, - спокойно говорит врач.

Пока доктор меняет салфетку, слышу, как боец шепчет: «Найду духа, - на мелкие кусочки порежу», - и снова хруст кушетки. Наконец, он не выдерживает: «Не могу больше, давай новокаин!»

Терпи, я уже заканчиваю, - доктор невозмутим.

Я потихоньку беру бойца за здоровую руку и сжимаю. Он сжимает в ответ. Сильнее, еще сильнее... Каждое прикосновение к ране отдается в этом пожатии. У меня хрустят пальцы, но я терплю. Если уж он терпит...

Через две недели кончается контракт, - задумчиво произносит боец.

Ну вот и хорошо, как раз поправишься, и домой, - улыбается сестричка.

Нет. Если сейчас уйду, скажут - испугался. Буду продлевать контракт.

А жена, дети? Как же они? Какая разница, что скажут! - я в полном недоумении.

Мужик мечтательно смотрит в потолок:

Да, по детям и жене я соскучился... Но все равно буду продлевать.

А через некоторое время в отделение привезли офицера-контрактника с легким ранением. Как выяснилось позже, он уже лежал в «травме», и ему ампутировали стопу. Но с протезом он снова пошел воевать. Сестрички встретили офицера как старого знакомого:

Дмитрий Петрович! Вы-то что на войне делаете? Хватит с вас! Пусть другие повоюют.

А кому я еще нужен? Жена ушла... Да и делать я больше ничего не умею профессионально, только убивать.

СКОЛЬКО РАНЕНЫХ И УБИТЫХ

Дни, когда я работала в госпитале Ханкалы, выдались относительно мирными. То есть никаких особенных эксцессов не происходило. Но и тогда к нам в среднем поступал хотя бы один раненый в день. А в морг привезли около 20 трупов. Но надо учесть, что в Чечне есть еще один госпиталь - Северный. И он тоже ежедневно пополняется изувеченными мальчишками.

По словам вертолетчиков, которые постоянно перевозят этих раненых в госпитали, в среднем в день в Чечне гибнет два человека и десятерых ранят.

В дни, когда происходят теракты, эти цифры сильно возрастают. Например, из последних дат с особым ужасом санитарки вспоминают день выборов - 14 марта, когда в результате нескольких подрывов в «травму» Ханкалы поступили 14 бойцов-ампутантов.

ЧТО ЕДЯТ

Кормят в госпитале сносно. Супы бывают даже вкусными. Но все на сале, которое очень быстро осточертевает.

Завтрак: каша манная (по вкусу - на воде), кусок масла, хлеб, чай.

Обед: суп рисовый на сале, каша перловая на сале с вареным куском сала, квашеная капуста, чай (судя по жирным кружочкам на поверхности, тоже с салом).

Полдник: печенье, чай.

Ужин: картошка пюре, жареная рыба.

Минусов несколько:

Все, что на молоке (например молочный суп), сильно разбавлено водой и безвкусно.

Масло очень часто заплесневевшее.

Непонятно почему в меню почти не бывает фруктов и овощей. Неужели на плодородной земле Кавказа нельзя достать элементарные яблоки и огурцы? Ведь раненым необходимы витамины. А плодовые сады сохранились даже в разрушенном войной Грозном .

Эту кампанию я начал в должности санинструктора роты. Моя задача была, чтобы мои бойцы не болели "гражданскими" болезнями, а уж если появлялись раненые, кто не умер сразу, то старался сделать все, чтобы их довезли куда следует и оказали врачебную помощь. Но у меня не раз бывало, что в сумке оказывался лишь градусник и ножницы - и все! Медикаменты кончились. Вообще на войне с медикаментами все время тяжело, их постоянно не хватает. Но если в роте есть профессиональный санинструктор, то хоть и тяжело везде успеть, но с опытом всегда успеваешь. Сколько у нас было боев, но я всегда везде успевал. В этом особой сложности нет, если ты профессионально делом владеешь. Самое главное - успеть оказать помощь. Ты идешь в бой вместе со всеми, там смотришь - либо орут: "Док, док!", либо - белая ракета, если совсем далеко. Но, сколько я помню, белую ракету в этой кампании вообще ни разу не запускали, обычно голосом звали на помощь. Может быть, она не настолько хороша, потому что делаешь все очень быстро, ведь рота - это рота, сто человек. А когда идет повальная валежка, тогда просто начинаешь "зашиваться". Делаешь все автоматически, и когда потом тебя спрашивают: "Что ты колол ему?", сразу как-то трудно сказать. Перевязал, уколол там еще кордиамину, преднизалон - когда совсем беда, капельницу поставил... А в остальном - самое главное, чтобы не умер до того, как эвакуируют. Умирало там много, потому что когда врачебная помощь оказывается в полевых условиях и у тебя в сумке то, что ты успел где-нибудь урвать, то это тяжело. С "гражданскими" болезнями я в роте в принципе быстро справился, а все остальные болезни они как-то приходят очень быстро, т.е. если ты раненый, то раненый. В принципе, когда были такие серьезные наступления, в роту давали на усиление с медицинского взвода еще одну машину и санинструктора с водителем, которые выполняли обязанности санитаров. Кроме того, и бойцы в любом бою своему другу помогут, правда, сначала они начинают паниковать, но в крайнем случае промедол уколют всегда. А это уже полпути к остальному выздоровлению у некоторых.

Когда в горах стояли, было намного хуже. На равнине машина есть - сразу же увозишь, а в горах машин нет, сложил их рядом и бегаешь вокруг них, пока не придут санитары и не снимут с горы. Если санитары долго не приходят, тогда в ночное время сами спускаем вниз раненых собственными силами - ночью в горах "чехи" не воюют, я могу это абсолютно серьезно заявить, разве только в городах или еще где-нибудь... А на пехоту они ночью не нападают, потому что знают, что пехота - это такие люди - потревожь ночью их сон и... Они могут прийти тихо, зарежут кого-нибудь и сразу же уходят. А если они кого-нибудь потревожат больше, пехота начинает стрелять во все стороны, и уж так она всех перебьет, поэтому пехоту часто и называют "безбашенной". 138-ю бригаду здесь, в Чечне, очень боялись, она многое сделала. Бригадой командовал генерал-майор Турченюк, а медицинской службой в 697-м батальоне заведовал сначала старший лейтенант Каушнян, а потом - капитан Медов.

Конечно, хотелось бы многое улучшить, если будут еще боевые действия. Надо, чтобы в батальоне, даже если он мобильный, было хоть какое-то подобие все той же операционной, где были бы врачи: анестезиолог и хирурги (два как минимум), которые действительно смогли бы оказать такую помощь раненому, чтобы он потом при эвакуации чувствовал себя в безопасности. Тогда (в боях) это делалось так: я оказываю первую доврачебную помощь, его везут в медвзвод - оказывают первую врачебную помощь, потом его везут в медроту, где ему оказывают вторую врачебную помощь и отправляют в госпиталь, а по дороге он умирает. Это было довольно-таки долго. У нас, например, был случай в горах (в районе Старых Атагов): бойцу оторвало обе ноги, и он умер. При том ранении, я считаю, человек должен был жить, но все дело в том, что он у нас сутки на горе пролежал, потом, пока его привезли в медвзвод (там была грязь, ну, не проехать было машине), потом его привезли в медроту, в медроте заказали вертушку, пока вертушка вылетела и прилетела, времени прошло столько, что он стал "200-м". На самом деле можно все это делать очень быстро и эффективно.

Если бы нас изначально так же готовили, как тех же чеченских боевиков, мы бы давным-давно им уже дали бы по мозгам. Ведь все настолько практично сделано у них, и они действительно хорошо подготовлены. У чеченцев часто нет даже минометов нормальных, они делают их из заднего моста КамАЗа, я сам это видел. Точно так же они делают "шайтан-трубу" такую, она НУРСом стреляет. Не знаю, как до нее додумались, но обалденная вещь! Оказывается, даже "Град" с крыши шиферной стреляет ракетами: его ставят на крышу, замыкают на электричество и... ушло все...

И медицина у них тоже в принципе есть. Это несложно было понять. Мы недалеко тут были в деревне - там у пограничников был бой, и мы на следующий день поехали на "зачистку". Нашли кучу блиндажей, а в одном из них я обнаружил самые наисовременнейшие лекарства, горы перевязки и еще много чего иностранного, где даже на русском не написано, как и для чего это применять. То есть можно сравнивать их обеспечение и наше.

У нас один боец попал в плен, когда в горах только начались боевые действия. Потом наши вертушки стали обстреливать этот чеченский лагерь, он убежал, вышел на нас и рассказал: он всю последнюю ночь таскал трупы этих чеченцев (за всю эту ночь он их столько перетаскал, что потом "глюки" у него были, и его из армии уволили), а они сидели в очень классном сухом и теплом блиндаже, пили кофе, ели бананы и апельсины, в то время как мы...

Смотрите, какая ситуация была: поднимают, например, два взвода на гору, говорят: "Вы здесь на трое суток". Проходит 7 суток, а к тебе еще вообще никто-никто не приходил, потом по тебе стреляют артиллеристы наши, а потом кто-нибудь приходит и говорит: "О! Вы еще живы? Мы вас заменим". Нас спускают вниз и говорят: "Все, мужики, мойтесь, отдыхайте!" В шесть вечера мы спустились с горы, а в шесть утра комбат нас строит: "Я, конечно, все понимаю, но, извините, вам надо съездить в Веденское ущелье - там какая-то проблема". Рота садится на МТЛБ и едет в Веденское ущелье, там два дня пугает "чехов" и приезжает назад (потом говорят, что там все сделали десантники). Приезжает комбат, говорит: "Отдыхайте", а через час опять всех строит: "Мужики, надо подняться на гору - там беда!" И мы опять идем на гору опять суток на семь.

Мне запомнилось, как 30 декабря 1999 года мы поднялись вот здесь, в районе Старых Атагов, на гору, 922-я, кажется, высота, я точно не помню. Мы поднялись в 12 часов ночи, быстренько закопались, потому что смотрим: чеченцы внизу с фонариками прямо строем ходят, там столько было фонариков! И мы по этим фонарикам стреляли всю ночь. А там между деревьями, оказывается, стоял ролик, а на веревке висели фонарики. Они веревку тянут, мы по ним долбаем, а они наши огневые точки вычисляют, они же хитрые - чеченцы! Что и следовало ожидать: утром был туман - облако очень густое, я проснулся в 5.15, а где-то в 5.20 - вот они, метров пять! Гранату можно было бросить в окоп. Они очень слаженно подошли и просто нас "мочили", по-другому это не назвать. Они всегда грамотно нападают на горы. То есть там было что-то, просто беда! Если честно, я не могу сказать, сколько у нас было "200-х" и "300-х", потому что вот он еще живой - и тут же мертв. Только где-то часов в 12 дня все закончилось. Когда мы поднялись, нас было 67 человек, после этого боя нас осталось 22.

И таких боев, знаете, было очень-очень много... Я вам могу сказать, что в среднем было 5-6 в сутки "200-х" и 15 "300-х". Это, конечно же, совершенно не соответствует официальной статистике.

Тусхарой-Москва